![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
Entry tags:
Случай с крольчонком Роджером
Продолжаю тему «зооэтики». Датчане порадовали очередным проявлением своей «европейской духовности». Некий радиоведущий в прямом эфире детской радиостанции насмерть забил крольчонка велосипедным шлангом, чтобы дома распотрошить трупик перед своими детишками. Как можно судить из новостей, процесс убийства кролика превратился в настоящую драму: пока датчанин бегал по студии, зверски убивая животное (не с первого раза), за ним гонялась зоозащитница, пытаясь его остановить. Сам «європеєць» полагает, что таким образом культурно выразил идеологически мотивированный протест против «ханжества зоозащитников», которые защищают животных от жестокого обращения, и в то же время покупают в супермаркетах мясо. Точно так же украинский садист и каратель, сжигая мирных людей, отрезая пальцы пленникам т.п., уверен, что это приемлемое, идеологически мотивированное поведение, что тем самым он «захищає європейські цінності», и что сам он является живым воплощением этих «цінностей».
Размышление над украино-датской склонностью к публичному зверству заставили меня пересмотреть исходную оценку случая с жирафом Мариусом. Прежде всего, я заметил, что такие эпизоды нам преподносит не Европа как целое, не ее старое римско-имперское ядро, а европейская окраина. И не любая окраина, а та ее часть, которая забыла о своей окраинности и вторичности и считает себя «вполне европейской».
Кто такие датчане, по своему происхождению? Это «даны», кровожадные варвары-погромщики, которых стали приводить к европейской цивилизации (христианство, государственность) примерно в те же столетия, что и русских. С тех пор прошло слишком мало поколений, чтобы, в отсутствие благодетельной палки римского центуриона, европеизм проник в сами инстинкты датчан или русских. Но русские помнят и понимают, что они «европейцы на новенького», что они «должны себя блюсти» и сдерживать «внутреннего зверя», опираясь на христианство и русскую традицию гуманизма, зафиксированную в культуре XIX века. А датчанам и прочим «украинцам» кто-то внушил, что они являются уже «готовыми» и чуть ли не эталонными европейцами, и поэтому могут доверять своим инстинктам, как вполне европейским инстинктам. И вот они расслабляются, дают волю своим инстинктам – и сквозь «европейца» прорывается дикий кровожадный маньяк-педофил. И в случае с жирафом Мариусом, и в случае с кроликом Роджером, заявленный идеологический повод – лишь внешняя рационализация, а истинным мотивом в обоих случаях была звериная кровожадность варварского нутра. Проще говоря, и датскому радиоведущему, и датским служителям зоопарка СТРАСТНО ХОТЕЛОСЬ кого-нибудь забить насмерть и распотрошить на глазах у детей (раз уже нельзя убить и распотрошить самих детей), а вся «идеология» приплетена для внутреннего самооправдания перед голосом европейской совести.
Кстати, подозреваю, что знаменитые «датские карикатуры» против ислама имеют ту же природу. Варвару страстно захотелось поглумиться над чужими святынями, сделать больно миллионам людей, а накат про «свободу слова» - только благовидная рационализация.
В очередной раз приходится согласиться с Богемиком, что истинная Европа лежит в границах римского лимеса, а все остальные «европейцы» - как бы «на испытательном сроке». Могут возразить, что средиземноморская Европа тоже достаточно кровожадна и не слишком сентиментальна в отношении животных. Римляне проводили травлю зверей в своих цирках, испанцы до сих пор увлекаются корридой. Но разница между старыми и новыми европейцами – не в большей или меньшей жестокости, а в осознании уместности поступков, в выборе подходящего времени и окружения. Культура - в нюансах. Испанец или итальянец без всяких сантиментов может зарезать 100 кроликов на своей ферме, но он не будет убивать крольчонка на глазах у городских детей, для которых тот – нечто вроде ожившей плюшевой игрушки. Для испанца или итальянца это было бы покушением на само детство. Я уверен, что испанец или итальянец даже колебаться в таких случаях не будет, потому что такие вещи он понимает на уровне инстинктов. А вот для датчанина это «проблема». Он видит «гигантское противоречие» в том, что европейцы едят животных, но не хотят упиваться зрелищем их убийства и потрошения, и всячески ограждают себя и своих детей от этого зрелища. Для него это «ханжество», а не разумная защита своей психики от пробуждения животных и варварских «глубин».
На самом деле в зооэтике, которая интуитивно принимается большинством европейцев и, по большей части, отражена в законодательстве современных цивилизованных стран, нет никаких противоречий. Она честно исходит из дилеммы: люди должны есть мясо, но людям противопоказано пробуждать в себе зверя, - именно по той причине, что человек в своей основе (минус культура) - хищник, кровожадный зверь, а не ангел. Любое «упражнение в зверстве» отражается на психике в целом, и из отношений с животными неизбежно перетекает на отношения с людьми. Поэтому насилие и зверство в отношении животных должно быть сведено к минимуму, а при его технической необходимости - скрываться от глаз большинства людей, и особенно - детей.
Наиболее употребительную версию зооэтики можно свести к четырем пунктам:
1. Нельзя убивать и есть друзей. Если животное пришло в вашу жизнь как домашний питомец (пусть это даже простая курица или поросенок), то к нему и относиться надо как к другу и члену семьи. Все, оно уже «очеловечено». Его уже нельзя рассматривать как «пищевое» животное.
2. Мы в ответе за тех, кого приручили. Дискомфорт и страдания в жизни рабочих и «пищевых» животных должны быть сведены к неизбежному минимуму.
3. Жестокость, как зрелище, развращает. Поэтому технологически неизбежное насилие над «пищевыми» животными не должно выставляться напоказ, должно свершаться вдали от глаз общества и особенно – детей. Чем меньше людей будут в этом насилии непосредственно участвовать, тем лучше.
4. Охотник - лучший друг животных. Охотничьим наклонностям человека можно давать выход, но в формате, строго регламентированном и обставленном разными ритуалами и формальностями, которые затрудняют и окультуривают процесс убийства. Общее устройство охотничьего досуга должно ненавязчиво превращать его адептов в друзей животных и защитников живой природы.
Несколько расшифрую последнее. Вы думаете, что собака применяется на охоте просто как «рабочий инструмент»? В прошлом, может быть, так и было. Но, с культурологической точки зрения, охотник, убивающий животных, ОБЯЗАН относиться к какому-нибудь другому животному как близкому другу. Это компенсирует у него в сознании зверство, проявляемое к другим животным, и становится барьером от перенесения зверского отношения на людей. (Кстати, дарю тему для диссертации) Поэтому среди охотников-«собачников» так высока доля натуралистов и пламенных защитников природы.
Размышление над украино-датской склонностью к публичному зверству заставили меня пересмотреть исходную оценку случая с жирафом Мариусом. Прежде всего, я заметил, что такие эпизоды нам преподносит не Европа как целое, не ее старое римско-имперское ядро, а европейская окраина. И не любая окраина, а та ее часть, которая забыла о своей окраинности и вторичности и считает себя «вполне европейской».
Кто такие датчане, по своему происхождению? Это «даны», кровожадные варвары-погромщики, которых стали приводить к европейской цивилизации (христианство, государственность) примерно в те же столетия, что и русских. С тех пор прошло слишком мало поколений, чтобы, в отсутствие благодетельной палки римского центуриона, европеизм проник в сами инстинкты датчан или русских. Но русские помнят и понимают, что они «европейцы на новенького», что они «должны себя блюсти» и сдерживать «внутреннего зверя», опираясь на христианство и русскую традицию гуманизма, зафиксированную в культуре XIX века. А датчанам и прочим «украинцам» кто-то внушил, что они являются уже «готовыми» и чуть ли не эталонными европейцами, и поэтому могут доверять своим инстинктам, как вполне европейским инстинктам. И вот они расслабляются, дают волю своим инстинктам – и сквозь «европейца» прорывается дикий кровожадный маньяк-педофил. И в случае с жирафом Мариусом, и в случае с кроликом Роджером, заявленный идеологический повод – лишь внешняя рационализация, а истинным мотивом в обоих случаях была звериная кровожадность варварского нутра. Проще говоря, и датскому радиоведущему, и датским служителям зоопарка СТРАСТНО ХОТЕЛОСЬ кого-нибудь забить насмерть и распотрошить на глазах у детей (раз уже нельзя убить и распотрошить самих детей), а вся «идеология» приплетена для внутреннего самооправдания перед голосом европейской совести.
Кстати, подозреваю, что знаменитые «датские карикатуры» против ислама имеют ту же природу. Варвару страстно захотелось поглумиться над чужими святынями, сделать больно миллионам людей, а накат про «свободу слова» - только благовидная рационализация.
В очередной раз приходится согласиться с Богемиком, что истинная Европа лежит в границах римского лимеса, а все остальные «европейцы» - как бы «на испытательном сроке». Могут возразить, что средиземноморская Европа тоже достаточно кровожадна и не слишком сентиментальна в отношении животных. Римляне проводили травлю зверей в своих цирках, испанцы до сих пор увлекаются корридой. Но разница между старыми и новыми европейцами – не в большей или меньшей жестокости, а в осознании уместности поступков, в выборе подходящего времени и окружения. Культура - в нюансах. Испанец или итальянец без всяких сантиментов может зарезать 100 кроликов на своей ферме, но он не будет убивать крольчонка на глазах у городских детей, для которых тот – нечто вроде ожившей плюшевой игрушки. Для испанца или итальянца это было бы покушением на само детство. Я уверен, что испанец или итальянец даже колебаться в таких случаях не будет, потому что такие вещи он понимает на уровне инстинктов. А вот для датчанина это «проблема». Он видит «гигантское противоречие» в том, что европейцы едят животных, но не хотят упиваться зрелищем их убийства и потрошения, и всячески ограждают себя и своих детей от этого зрелища. Для него это «ханжество», а не разумная защита своей психики от пробуждения животных и варварских «глубин».
На самом деле в зооэтике, которая интуитивно принимается большинством европейцев и, по большей части, отражена в законодательстве современных цивилизованных стран, нет никаких противоречий. Она честно исходит из дилеммы: люди должны есть мясо, но людям противопоказано пробуждать в себе зверя, - именно по той причине, что человек в своей основе (минус культура) - хищник, кровожадный зверь, а не ангел. Любое «упражнение в зверстве» отражается на психике в целом, и из отношений с животными неизбежно перетекает на отношения с людьми. Поэтому насилие и зверство в отношении животных должно быть сведено к минимуму, а при его технической необходимости - скрываться от глаз большинства людей, и особенно - детей.
Наиболее употребительную версию зооэтики можно свести к четырем пунктам:
1. Нельзя убивать и есть друзей. Если животное пришло в вашу жизнь как домашний питомец (пусть это даже простая курица или поросенок), то к нему и относиться надо как к другу и члену семьи. Все, оно уже «очеловечено». Его уже нельзя рассматривать как «пищевое» животное.
2. Мы в ответе за тех, кого приручили. Дискомфорт и страдания в жизни рабочих и «пищевых» животных должны быть сведены к неизбежному минимуму.
3. Жестокость, как зрелище, развращает. Поэтому технологически неизбежное насилие над «пищевыми» животными не должно выставляться напоказ, должно свершаться вдали от глаз общества и особенно – детей. Чем меньше людей будут в этом насилии непосредственно участвовать, тем лучше.
4. Охотник - лучший друг животных. Охотничьим наклонностям человека можно давать выход, но в формате, строго регламентированном и обставленном разными ритуалами и формальностями, которые затрудняют и окультуривают процесс убийства. Общее устройство охотничьего досуга должно ненавязчиво превращать его адептов в друзей животных и защитников живой природы.
Несколько расшифрую последнее. Вы думаете, что собака применяется на охоте просто как «рабочий инструмент»? В прошлом, может быть, так и было. Но, с культурологической точки зрения, охотник, убивающий животных, ОБЯЗАН относиться к какому-нибудь другому животному как близкому другу. Это компенсирует у него в сознании зверство, проявляемое к другим животным, и становится барьером от перенесения зверского отношения на людей. (Кстати, дарю тему для диссертации) Поэтому среди охотников-«собачников» так высока доля натуралистов и пламенных защитников природы.